Читать онлайн книгу "Вологодское разорение"
Вологодское разорение
Александр Владимирович Быков
Повесть рассказывает о России периода Смуты начала XVII века, патриотизме и предательстве, величии духа, готовности жертвовать собой ради страны, героизме обычных людей в минуты страшной опасности.
Александр Быков
Вологодское разорение
© Быков А. В., 2019
© Оформление. ООО ЦКИ «ПАВА», 2019
* * *
Глава 1
Августовский день близился к исходу. Гудели колокола, зазывая народ к вечерней службе. Торговые люди закрывали лавки и амбары. Народишко всех возрастов и сословий, закончив дела, спешил кто куда по своим надобностям. Горячая пора, конец года – надо подводить итоги.
Новый 7121 год от сотворения мира[1 - 1612 год от Рождества Христова.] начнется через несколько дней, 1 сентября. Новолетие, как и положено, встретят с чистого листа. Заведут новые хозяйственные книги, подведут итог прибылям и убыткам ушедшего года и, конечно, загадают заветные желания, ведь в новом году сбывается все, что не случилось годом ранее.
Город Вологда за последние полвека, с тех пор как открылась торговля с заморскими странами через Белое море, изрядно увеличился в размерах. Прежде, до царя Ивана Васильевича, он был невелик. От Кайсарова ручья две-три сотни саженей[2 - Мера длины в средневековой Руси; равнялась, по разным данным, 216–284 см.] вниз по реке да сотню-другую в сторону от берега – вот и вся Вологда.
Теперь другое дело. При царе Иване Васильевиче[3 - Иване Грозном.] трудами великими возвели жители собор и вдоль по речке Золотице[4 - Современное название – Золотуха.] городовую каменную стену с башнями. По другим сторонам города – тоже крепостная стена из вековых стволов с островерхим тыном.
Внутри городской стены на берегу реки, по велению государеву, был построен дворец царский; рядом с новым собором возвели подворье архиерейское, дворы осадные на случай войны и амбары для всяких припасов.
Новое городовое строение полюбилось русским и иноземным купцам. Все лето на судах от Архангельского города по воде до Вологды доставляют товары. Отсюда уже зимней порой повезут их в Москву и другие города, а пока санного пути нет, товар хранится в Вологде. За стенами да под замками коваными ему куда как сохраннее.
Народишко вологодский, привыкший к простору, за стенами жить не стал, ну разве что те, кому по службе положено или по торговой части. Остальные наставили домов по-за городской оградой. Одни ремесленные люди слободку учинили, Ехаловы – кузнецы по прозванию, в самой дальней от реки части. Другие изначально расположились с жильем и промыслами на Нижнем посаде вдоль Московской дороги, а потом, кто по родству, кто по соседству, расселились кустами по обе стороны проезжего тракта. Каждый такой куст дворов назывался «сорочок», по размеру тягла[5 - Налогов.], которое надлежало платить в казну государеву.
Привольно жить на посаде, не то что за городской стеной! Землицы вдоволь. Около домов людишки огороды себе завели, живут кто как может. Жаловаться на тесноту и докуку – грех!
Иноземцам в городской ограде жить не дозволялось. Испокон веку, еще до царя Ивана Васильевича, отрядили им, иноверцам, место для постоя на левом берегу реки Вологды, во Фрязиновой слободке. Теперь, когда иноземцев в городе умножилось, перебрались они и на правый берег в новую слободку, которую так и назвали – Новинки.
А еще в Вологде на Нижнем посаде есть Козленская слобода и Рощенье, а в Верхнем – Каменье и Ленивая площадка. Откуда эти имена взялись, никто не знает. Видимо, в старину как повелось, так век от века и называют.
В каждом древнем урочище ныне церковь поставлена с колокольней. Иначе нельзя. Сказывали, что в прежние времена в Каменье было капище язычников окаянных. Теперь в городе их давно нет, а на месте, где стояли идолы, возведен православный храм.
Благолепно бывает на Вологде, когда колокола меж собой перекликаются. Бывало, начнут на Ленивой площадке звонить – глядишь, подхватили в Каменье, оттуда уже до Соборной колоколенки недалече. Как начнется звон в церкви, что у государя на сенях, близ дворца, поддержат его и другие городские храмы. Оттуда звон уходит на Нижний посад и замирает где-то за Козленой на окраине города. Благодать эти колокольные перезвоны!
За рекой Вологдой городских жителей совсем немного: по берегу дворы в один порядок да архиерейское село Владычная слобода. Далее – деревни-окологородье, а вверх по реке в трех верстах от городской стены – монастырь Святого Спаса на Прилуке. Вот и вся городская окраина.
В тот вечер внимание горожан привлек обоз, прибывший в город со стороны Ярославля. Дорога, судя по всему, была долгой, мужики – обозники выглядели устало.
Вереницу возов сопровождали служилые люди, стрельцы.
– Государева рухлядная[6 - Рухлядь – изначально меха пушных зверей.] казна из Сибири прибыла, – шептались вологжане, – соболя, куньи меха, горностаи и прочее. На Москву нынче доставлять нельзя, неспокойно на Москве, так привезли на Вологду.
– Вся правда, город большой, крепость надежная, места дальние, тихие – воровские люди если и озоруют, то далече, самое то место для сохранения казны государевой.
– Здесь и так припасов всяких немерено, из Архангельского города иноземцы привезли добра какого хочешь. Все амбары забиты.
– Найдут место для государевой казны.
– Проваливай! – прикрикнул на ротозеев стрелец. – Не вашего ума дело, что везем и куда.
Зеваки неохотно разошлись. К обозу прибыл дьяк, Истома Карташов, средних лет дородный муж. Приказав запереть подводы на дворе, окруженном частоколом, он лениво сказал:
– Завтра поутру начнем считать, что к чему, а пока добро караулить с радением великим.
Некоторым стрельцам, что уже мечтали об отдыхе, пришлось заступать в караул. Ничего не поделать, служба государева.
Как надо править теперь эту самую службу, мало кто из стрельцов понимал. Времена в Московском государстве стояли тревожные.
Много лет уже не было на русской земле порядка. Как почил в бозе царь Федор Иванович, так и началась Смута. Исконный порядок оказался нарушен. Не стало природных государей колена Рюрикова. Пресекся славный род.
Без государя на Руси нельзя, и на престол избрали царского шурина, боярина Бориса Годунова. Борис не был роду царского, только по сестре родней государю считался. Многие бояре куда как ближе к прежним царям стояли. Взять хоть бы князей Шуйских, да и не только их. Но у Годунова сила, ум и коварство. После смерти царя Федора так дело повернул, что еще упрашивать себя заставил царство принять. Плевались, но куда же деваться: просили и на коленях крест целовали.
Не успел царь Борис на троне утвердиться, как вдруг, словно по велению свыше, посыпались на русские земли беды и несчастья. Сначала раз за разом случились неурожайные годы и голод. Многие людишки, чтобы прокормиться, вышли на большую дорогу отнимать хлеб у торговых людей да из монастырских запасов. Сколько их было, атаманов, никто не упомнит, на слуху осталось только имя казненного царем бунтовщика Хлопка.
После голодных лет передышки не вышло. Пришли для царя Бориса новости одна хуже другой. Откуда-то потянулись слухи, что сын покойного государя Ивана Васильевича Грозного, наследник престола царевич Дмитрий, не был убит в Угличе много лет назад, а «чудесно спасся» и теперь идет на Москву вместе с союзными поляками – возвращать отчий престол. Слухи привезли торговые люди из Смоленска. Речь Посполитая – первый враг государства Московского. Удивляться тут нечему: брешут ляхи!
Царь Борис приказал разослать по городам грамоты, увещевал народ не верить самозванцу. Никакой он не Дмитрий Иванович, а самый настоящий Лжедмитрий. Подлинное-де имя отщепенца – Гришка Отрепьев, монах Чудова монастыря! Но где там! – многие люди, недовольные порядками, верили в чудесное спасение царевича и спешили ему на подмогу.
Борис Годунов, понимая опасность самозванца для трона, отправил войска воевать Лжедмитрия, но вскоре неожиданно для всех умер. Разное говорили: то ли удар[7 - Инфаркт.] с царем приключился, то ли подсыпали что в еду, всякое бывало.
Сын его Федор – мальчишка шестнадцати лет, спешно наследовал трон.
Но куда ему против мятежного войска! Большинство идущих на Москву свято верили в спасение царевича Дмитрия и право его на Московский престол. Бояре-изменники и поляки подливали масла в огонь:
«Федор-то Годунов по матери – внук Малюты Скуратова, главного опричника царя Ивана!»
Многие ненавидели Малюту за лихость его и неправды, чинимые в земщине[8 - Часть государства времен Ивана Грозного, формально не составлявшая личного надела царя. Неоднократно подвергалась разгрому со стороны опричного войска под предлогом борьбы с боярской изменой.]. Настал черед поквитаться.
Царские войска одно за другим терпели поражение. Через два месяца в Кремле учинился бунт, царь Федор с матерью были убиты, а престол захвачен.
Немало людей на Руси тогда убедили, что Дмитрий Иванович – законный государь. Многие присягали ему на верную службу.
Спустя год москвичи, натерпевшись от новых порядков и особенно от засилья латинян[9 - Католиков, в основном поляков.], восстали и убили самозванца. В том, что он на самом деле – беглый монах Гришка Отрепьев, никто больше не сомневался.
Ляхи[10 - Поляки.] были изгнаны из Москвы, и на трон, как прежде, взошел Рюрикович, князь и боярин Василий Иванович Шуйский.
Многие умы тогда смутились. Если царя выбирать, так, значит, государь не помазанник Божий, а просто первый среди равных? Значит, можно, коли не люб он, не признавать выбора? Местничество среди родов было в чести, каждый знал свое положение. В придворной иерархии среди князей и родовитых бояр потомков Рюрика было немало. Всегда находились желающие оспорить чье-то первенство. Брожение в умах год от года только росло. А это и есть Смута великая.
Вологжане, как и другие, присягнули после смерти Годунова царю Дмитрию Ивановичу. Кто же разберет, Лжедмитрий он или нет? Вся Москва ему присягала, князья и бояре, дьяки и воеводы.
Потом, когда Лжедмитрия убили, люди вологодские «целовали крест» царю Василию Шуйскому, верили, что теперь, с воцарением законного государя, с земли Русской исчезнут иноземные люди с оружием и установится долгожданный мир. В Вологде из иноземцев останутся только купцы. Начнется, как и прежде, спокойная жизнь и торговля, от которой и народ богатеет, и государству прибыль.
Но Господь, видать, судил по-другому. Смута в государстве продолжилась.
Опять появился «царь Димитрий», «чудесно спасшийся», на сей раз после московского бунта 1606 года, все тот же сын царя Ивана Грозного. Про него из Москвы грамота была, что царь он не природный, а настоящий вор!
Сызнова получилось: на Москве хоть и правит царь Василий Шуйский, но в иных городах русских власть его нетверда. Не знают люди, кому крест на верность целовать.
В Вологду прибыли посланцы от нового «царя» Дмитрия Ивановича, велят присягать на верность сыну Ивана Грозного, говорят, что царь Василий Шуйский правит незаконно!
Как тут ума-разума не лишиться? Новый Дмитрий тем временем под Москвой в деревне Тушино лагерем встал, грамоты рассылает, города к присяге приводит, и многие его приказы исполняют. Как быть?
Растерялись вологодские жители и присягнули в смятении еще одному царю, тушинскому Дмитрию. Правда, ненадолго. Плохо себя показала новая власть. Опять появились на Вологде поляки и от имени нового государя начали творить бесчинства и притеснять народишко русский. Вологжане недолго думали, выгнали тушинских посланцев и вернулись под знамена царя Василия.
Война шла везде. Половина Московского государства лежала в руинах, Там, где еще можно было поживиться, орудовали грабители всех мастей: регулярные войска польского короля, отряды шляхетской вольницы, запорожские черкасы и русские казаки с южных окраин. Все они, забыв друг другу прошлые обиды, ополчились против московского государя.
Ничто, казалось, не спасет царя Василия Шуйского, но тут Господь сменил гнев на милость и дал московскому государю помощь. Племянник его, Михайло Скопин-Шуйский, собрал войско и начал бить врагов одного за другим. Сначала бунтовщика Ивашку Болотникова победил, потом в союзе со шведами за поляков принялся. Раз за разом кричат победителю «слава!». Город за городом освобождает от супостатов молодой воевода.
Вологжане, с тех пор как прогнали посланцев Тушинского вора, твердо стояли за царя Василия. Слали деньги, припасы, людей в войско давали, за что от государя не раз грамоты похвальные имели.
Год за годом проходит, не кончается Смута в государстве Московском. Вот только Вологда, в числе немногих городов, стоит как есть, невредима. Ни один злодей до нее не добрался.
Наконец пришла благая весть: победа над супостатами близка. Подступы к Москве от ворогов свободны. Слава князю Михайле!
Но вдруг, прямо на боярском пиру, молодой полководец Скопин-Шуйский, выпив чашу вина, упал и, промучившись несколько дней, умер.
«Уж не сам ли царь отравил его?» – шептались при дворе.
С тех пор окончательно отвернулся господь от царя Василия. Поляки взяли верх над его войсками. Сам он был низложен боярами, насильно пострижен в монахи, а вскоре выдан в Польшу в позорный полон.
Бывший царь, великий государь всея Руси, испил полную чашу унижения со стороны победителей. Его провезли в триумфальном обозе вместе с добычей и другими пленниками, заставили присягнуть польскому королю и заточили в замок. В сентябре 121 года от сотворения мира[11 - 1612 год от Рождества Христова.] бывший царь скончался в плену.
Московские земли после свержения Шуйского остались без законного государя. Пошли разговоры, что бояре в Кремле зовут на царство польского королевича Ладислава, сына лютого недруга России короля Жигимонта[12 - Польский король Сигизмунд III Ваза.].
Шепчутся в Москве злые языки: «Русское государство с польским теперь должно быть заедино, как некогда сама Польша в унии с Литвой стала Речью Посполитой. Да будет ли после того само государство русское?»
Королевич Ладислав[13 - Владислав Сигизмундович, будущий король Польши Владислав IV.] в Москве так и не появился, вместо него пришли паны с челядью и ксендзы. Вместе с поляками нагрянули отряды черкас. Мало своих казаков-разбойников на Руси, тут еще эти. Впитали в себя польскую спесь, «пся кривь», и, хоть сами веры православной, русских не жалуют, обидно «москалями» кличут. Живут черкасы грабежом. Жалованье король платит только реестровым отрядам, и то нечасто и немного; сечевые казаки предоставлены самим себе.
Коротка жизнь казацкая, а пожить хочется на широкую ногу; спешить надо, вот и грабят без разбору. Все равно в аду гореть!
Самозваный царь Дмитрий из-под Тушина бежал в Калугу и вскоре был зарублен саблей своим же приближенным – говорили, что из мести. Войско его разбежалось по городам и весям искать себе нового царя и по пути грабить население. Хуже на Руси еще не бывало.
Тогда-то в Нижнем Новгороде и собрался народ на вече. Выкрикнули, что надо идти, освобождать царство от иноземцев.
Вскоре узнали во всех городах о купце Козьме Минине, князе Дмитрии Пожарском, воеводе Андрее Алябьеве, которые созвали Народное ополчение для борьбы за веру и правду.
Из Нижнего Ополчение пришло в Ярославль. Вокруг него с каждым месяцем все больше сторонников появляется, отовсюду приходят люди – нет больше мочи терпеть им польское лихоимство.
Вологжане, после низложения царя Василия Шуйского, поневоле целовали крест на верность королевичу Владиславу. Но как только прознали про Ополчение, всей душой стали на его на сторону и по призыву князя Пожарского отправили к нему людей оружных, принялись помогать деньгами и припасами.
Летом князь Пожарский стал звать со всех городов людей ратных идти на Москву, гнать поляков из пределов государства Русского. Вологжане собрали большой отряд. Ждали приказа о выступлении. В отряде не только стрельцы – много мужей из ремесленных слобод, приказчиков и городских жителей. Все хотят в большом деле порадеть.
Не подумали тогда, что если все воинство к ополчению в Ярославль уйдет, то Вологда останется без охраны. Пустые страхи. Кто же посягнет на укрепленный город, когда победа русского воинства так близка? Не страшно! Стрельцы, что городовые стены охраняют, справятся если что. Да и Господь всегда подсобит вологжанам в трудную минуту.
Ближе к ночи подводы с казной разгрузили в амбарах и заперли на большие кованые замки «от лихого человека». Стража, кто не был в карауле, отправилась по кружечным дворам – пропивать выданное после доставки груза жалованье. А как же без пития? В нонешние времена никак: оно не только усталость снимает – душу от дум тяжелых лечит.
– Слышь, Трофим, – спросил один стрелец другого, – куды дальше прикажут идти?
– А куды бы не приказали, наше дело маленькое, пойдем.
– А если на Москву?
– Так что, пойдем и на Москву.
– А за кого пойдем, за государя Ладислава Жигимонтовича, коему крест на верность в прошлом году целовали, или за бунтовщиков нижегородских и ярославских?
– Дурень ты, – Трофим ловко достал из кошеля копейку. – Чья?
– Знамо дело, государева!
– Какого государя?
– Всея Руси.
– Имя читай.
– Неграмотный я, не разумею.
– А я разумею, – сказал Трофим, – вот тут на денге копейной имя царево есть: «Царь и великий князь Федор Иванович, всея Руси».
– Так он же преставился давно, царь-от Федор?
– Так-то оно так, но деньги именем его делают в Ополчении князь Пожарский со товарищи. Вот, смотри, под конем и буквицы имеются, три: я\ р\ с. Понимаешь, что сие значит?
– Нет, не смекаю.
– Ярославль, значит! «Совет всея земли» эти деньги печатает с именем покойного государя, при котором мир был да любовь: значит, хочет сызнова мира.
– Мира! – вздохнул второй стрелец. – Мир давно пора установить, землю пахать. Смотри, кругом пустоши, крестьянишки кто побит, иные в бегах, и волков развелось видимо-невидимо! Надобно порядок наводить на земле русской.
– Так что, брат, если по уму разобраться, то надоть в Ярославль править, а потом уж со всем Ополчением и на Москву иноземцев вышибать.
– А как же государь избранный?
– А ты его выбирал? Бояре выбирали, вот пусть они и ответ держат. Где он, твой Ладислав? В Кракове али еще где? Нетути его на Москве, а значит, и власти его нет.
– Складно заворачиваешь, но как бы головы через это дело не лишиться!
– С ляхами свяжешься – точно лишат и кошеля, и головы. Я от знающих людей слышал, за «Советом всея земли» сила. Господь их верной дорогой ведет, и скоро Смуте конец.
Они крикнули ярыжку, тот принес две кружки хмельного зелья. Выпили, расплатились «ярославскими» копейками и, чуть пошатываясь, пошли прочь от кружечного двора отдыхать после трудов праведных.
Через несколько дней большой отряд из стрельцов, разного чина городских людишек-ратников отправился из Вологды к Ярославлю в помощь ополченцам. Это был уже второй отряд: первый ушел к князю Пожарскому еще в начале лета. Город Вологда остался без войск. Стража на воротах и полторы сотни разных людей на охране складов и амбаров от воришек – не в счет.
Глава 2
Вологжанка Аграфена Соколова, мужняя жена и мать, осталась на хозяйстве одна. Глава семейства Иван еще в начале лета ушел со стрельцами в Ярославль. «Не могу, – сказал, – дома сидеть, ждать невмоготу более, когда Смута канет. Надо за правое дело самому порадеть».
Иван был в ратном деле не новичок, под знаменами воеводы Михайлы Скопина-Шуйского воевал ляхов. После воцарения на престоле королевича Владислава вернулся домой в Вологду.
Деньги от ратных трудов были скоплены – хватило, чтобы ремесло и торговлишку завести, жениться на Аграфене, которую знал еще до похода. Через год первенец у Соколовых родился, мальчик. Сейчас второе лето ему пошло. Иван мечтал о трех сыновьях, а уж дочерей, говорил, сколько Господь даст. Много детей в доме – к счастью!
Соколов недолго сомневался и, как только прошел клич вступать в Ополчение, сам пришел и товарищей подговорил.
Ух и зол он был на ляхов! – еще со времен воеводы Скопина-Шуйского зол. «Мало того, что они свою шляхетскую веру на православную Русь несут и наше исконное ни во что не ставят, так еще гонор свой повыше всякой веры у них, а уж словечки поляцкие поганые про русских людей хорошо ведомы. Тьфу, срам!»
Аграфена не причитала, узнав, что муж уходит в Ополчение, молча перекрестила и собрала в дорогу. Теперь ей надлежало управляться за главную, пока муж в походе.
Хозяйство Соколовых бедным не назовешь: во дворе кузница, лавка в Кузнецкой слободе, двое парней-работников и девушка Феклуша – нянька для пригляду за малым и по хозяйству для помощи.
Девушка-сиротка сызмальства жила у родителей Аграфены, которые выкупили бедняжку у одного торговца. Когда Аграфена вышла замуж и родила, Феклуша перешла к ним водиться с малым. Так бывало на Руси частенько: вроде бы что, сенная девка, прислужница, а как своя, близкая. Ведь не кому-нибудь – ей доверен уход за первенцем.
В хозяйстве за всем глаз и надзор нужен, иначе быстро неуправка случится. А если не уследишь, так и до порухи[14 - Развал в хозяйстве.] большой недалече.
Больше всего времени у хозяйки идет на торговлю: проследить за товаром, всего ли в достатке, радеют ли по службе работники. У Ивана все записано: приход-расход, а она в грамоте едва-едва, да и зачем это бабе в обычной жизни? Но тут хозяйство, хочешь не хочешь – вникай. Хорошо, что помощник есть, Тимоша. Без него Аграфене бы с торговлей не совладать. Парень грамоте обучен, что твой подъячий. Но чтобы, не дай бог, не зазнавался Тимоша, хозяйка к нему со всей строгостью.
Каждый день Аграфена бывает в лавке, иногда по делу, но чаще всего просто для контроля.
– Помогай бог, соседка! – в помещение зашла знакомая, Матрена, жена богатого вологжанина Василья Мологи, имевшего двор поблизости от Соколовых.
– Доброго здравия, с чем пожаловала! Купить что желаешь али только приглядываешь?
– Да нет, по делу я, – озабоченно сказала соседская баба. – Давеча вечор у нас у дома разбой случился, прямо у ворот лихие люди бабу одну пограбили, серьги из ушей вырвали, шубку сняли тафтяную новую, плат узорный отобрали. Я выскочила, собак спустила на воров, так они и убёгли.
– Что творится!
– Не слыхала ли ты чего про это?
– Нет, – покачала головой Аграфена, но потом, что-то вспомнив, добавила: – Обожди-ка, слыхала, как работники смеялись, что какого-то Гришку Мокрого псы покусали и теперь раны на заду у него такие, что и сидеть не может.
– Болит, значит, гузно у супостата! – повеселела соседка. – И поделом ему: он это, вот те крест! – Она истово положила на себя знамение. – Ты уж, Аграфена, порадей добрым людям: как в город пойдешь, зайди на съезжую, там подьячий Ларивон Мальцов, являй ему на злодея Гришку.
– А сама-то что?
– Так твои же работники говорили, не мои, тебе и идти, – сказала соседка.
– Тимошка, точно это вы вчерась про Гришку говорили? – строго спросила Соколова парня-работника.
– Про него. Я сам не видал, но сказывают, что у него на причинном месте все зубы собачьи отпечатались.
– Не врешь? Побожись!
Работник перекрестился.
– Хорошо, Матрена, – ответила Аграфена соседке. – Видать, этот злодей и есть. Я как раз в город собираюсь, так зайду в приказную избу, явлю о разбойнике, нечего православных по ночам грабить.
– Сделай благое дело, – поклонилась Матрена Мологина.
Она уже было собралась к выходу, как вдруг Аграфена, которой хотелось еще посудачить, спросила:
– Что в городе-то слыхать? Я тут по хозяйству управляюсь, новостей не знаю.
– Говорят, в город казну государеву привезли.
– Ну так что, привезли и привезли, эка невидаль, не наше дело.
– Да в том-то и дело, что наше!
– С какого боку?
– Так ведь говорят, в амбарах не соболя вовсе, а злато, серебро и каменья самоцветные, царские.
– Полно, откуда! Царская казна-то, почитай, в Москве.
– Так нет ее там – до того как поляки в Кремль вошли, казну вывезли в Троицкий монастырь, потом в Калязин, а теперь вот к нам.
– Видать, здесь-то сохраннее будет.
– Сохраннее? – соседка замотала головой. – Смотри, если я знаю и ты знаешь, то вдруг и супостат какой проведает?
– Ты это к чему? – насторожилась Аграфена.
– Да боязно мне. Времена лихие, в городе почитай стрельцов не осталось. Твой-от мужик и то в Ярославль подался, и не он один! Коснись чего, защищать Вологду некому!
– У нас воевода есть и дьяк ученый, пусть они думают.
– Скажешь тоже! Воевода князь Оболенский всякий день пьян. Как тут не пить: сидит смекает, чья сила возьмет – ярославского Ополчения али королевичева?
– Слух прошел – кто королевичу не покорится, всех жгут без пощады. – Матрена Мологина вытаращила глаза: – Пан Ходасевич с войском от Москвы идет, пан Лисовский с ватагами.
– Страсти какие говоришь! – Аграфена помолчала и вдруг спросила соседку: – Почем ты знаешь, как зовут этих панов?
– Знаю, люди говорят. Ляхи все на конях, в латах с крыльями, аки ангелы, только нам, православным, они смерть несут. С ляхами черкасы и лихие люди идут. От них тоже пощады не жди.
– Постой, муж мне говорил про черкас. Он с ними воевал в старые годы. Чубатые они, у некоторых в ушах серьги, будто у баб, но дерутся отчаянно. Странно только, что против нас озоруют, ведь они тоже православные.
– Вот-те и православные! Разбойники хуже татей: не токмо людей секут, но и церкви Божии грабят. Нет у них веры, у черкасов окаянных!
– Слушай, – заволновалась Аграфена, – если все так, как говоришь, надо быть настороже. Может, мужиков, кто остался, в дозоры подговорить ходить для охраны? У меня двое работников, я бы отрядила для такого дела, и другие, думаю, тоже. Вот тебе и ратная сила.
– Кто тебя, бабу, слушать будет! – махнула рукой соседка. – На то воевода есть.
– И то правда, – вздохнула Аграфена, – только я все одно, как пойду на разбойника являть, скажу им насчет караулов.
– Помогай тебе Бог, соседка! – Мологина поклонилась и хотела выйти из лавки.
– Постой, купи что-нибудь, не зря же приходила! – остановила ее Соколова.
– Ну разве что булавок, – улыбнулась Матрена. – Надо тебе торговлю сей день направить. Знаю, что первый покупатель без товара уйти не должен, чтобы на весь день торговлишку не испортить.
Матрена, купив булавок, вышла из лавки. Аграфена закончила раскладку товара, ругнула работника за пыль на полке и вышла из лавки по делам.
Она хотела идти в город завтра, но переменила все планы и поспешила в сторону приказной избы.
«Мужа бы моего, Ивана, обязательно бы послушали, – думала она, – а поскольку ныне я за него, должны выслушать и меня».
Когда хозяйка ушла из лавки, парень-работник достал из – под прилавка бересту и стал что-то вырезать ножом. Через час, когда работа была закончена, в лавке появилась сенная девушка Феклуша.
– Выпросилась у хозяйки к церкви сходить, да вот думаю, по пути зайду в лавку, проведаю, чем там Тимоша занимается… – с задоринкой в голосе сказала она.
– Мы, как всегда, в трудах, ежедень, с утра до вечера.
– Так уж и в трудах?
Парень покраснел, ему была приятна эта гостья. Феклуша хоть ростом не вышла, но во всем остальном была на загляденье: ладная фигурой, чернобровая, с косой льняного цвета.
В то время служанок редко хорошо одевали, они больше ходили в обносках, но Соколовы девушку привечали: у ней и серьги в ушах, и сорочка вышита так, как будто не сирота пред тобой, а девушка-невеста из хорошей семьи.
– Что это ты, Тимоша, там ковыряешь? – спросила Феклуша.
– Это тайное, тебе – то что за дело? – покраснел парень.
– Ну покажи, мне любопытно дюже, – ласково протянула девушка.
– Ладно, – вдруг охотно согласился работник, – покажу. Вот, – он достал изделие, – это цветок, крин называется.
В руках его действительно был вырезанный в бересте цветок лилии.
– Кому это наладил? Сознавайся! – озорно спросила Феклуша.
– Кому, кому… – снова покраснел парень. – Может, тебе, – и протянул руку с цветком Феклуше.
– Мне? А на что мне? Я живые цветы люблю!
– Так осень скоро на дворе, новогодье! Не сыскать уже цветов, одна трава. А этот, смотри, как живой, только из бересты.
Новый год, начавшийся в первый день месяца сентября, уже принес в Вологду и первые заморозки, и осеннюю непогоду.
– Занятный ты, Тимоша! Ладно, уговорил, возьму твой крин.
Феклуша посмотрела на цветок, потом вдруг пристально взглянула на приказчика и спросила:
– А что сей крин означает?
– Крин – цветок не простой, он тебя от злых сил охранит.
– Так меня Христос охраняет! Ты что, веришь в бересту?
– Не в бересту, а в живую силу. Оглянись, сколько миров вокруг, у каждого свой мир: у малой букашки, у цветка и у человека. Вроде как рядом, а друг другу не мешают. Потому как все в мире живет, в согласии, по неписаным правилам, уму человечьему недоступным.
– Ишь ты, как говоришь мудрено, словно дьяк. Кто тебя этому научил?
– Отец научил, а его дед, испокон веку так.
– Кто же твой батюшка, неужто книгочей? Если у него сын такой разумный уродился, почто он его в работники отдал?
– Он не отдавал, я сам ушел мир посмотреть. Что я в деревне видел? А тут город… Норов тут особенный, постичь его не всякому дано. Ты не смотри, что я в лавке сижу, при малом деле. Это по первости – грамоту и счет денежный я освоил, придут года, буду свое дело заводить.
– Ишь ты какой, Тимоша! – Феклуша удивленно приподняла бровь. Работник перехватил это взгляд и вдруг, словно решившись на что-то важное, молвил:
– Феклуша! Давай вечор увидимся, мне говорить с тобой надо много.
– Так говори тут, кто мешает?
– Неможно в лавке: вдруг кто зайдет, помешает.
– Так нет пока никого. Успевай, мне недосуг, хозяйка отпустила на недолгое время. Я к старцу Галактиону спешу, он меня привечает. Слово доброе скажет, а уж я ему чем могу помогаю. Святой человек – за нас, грешных, страдает…
– Это который келейку на речке Содимке сложил, что ли?
– Он самый, Галактион!
– А почто он вериги железные носит?
– Не знаю, спрошу. Наверное, обет дал страдания за веру православную.
– Не понимаю – истязать себя! Ради чего? – Тимоша развел руками.
– Глуп ты еще, паря, – Феклуша насупила брови. – Понимал бы! Галактион – человек божий!
– Так Бог у каждого свой, как угадать!
– Что говоришь такое, Господь – он один! Имя ему Христос!
Феклуша истово перекрестилась.
– Отец мне говорил иное, – Тимоша задумчиво посмотрел на девушку. – Молвил, есть бог, все в этом мире дающий, и бог, от напастей охраняющий. Есть боги-воины и боги-пахари. У всякой твари свой бог, а главный над ними тот, что дает благо людям.
– Это и есть Христос!
– Не знаю, отец говорил, что нет.
– Запутал ты меня… – махнула рукой девушка, схватила берестяную поделку и выбежала из лавки.
Парень-работник тяжело вздохнул и принялся переставлять товар. По всему было видно, что думает он совсем не о торговле. Тимоша неловко подвинул какую-то железку, та зацепила другую, третью – вся куча с грохотом упала на пол. Если б увидела хозяйка, точно бы осерчала.
Работник поднял товар – все в целости, не помялось, не раскололось.
Ему хотелось все бросить и бежать вслед за Феклушей. Да разве за ней угонишься! Она у хозяйки любимица, по всему городу бывает, а он, простой работник, должен сидеть в лавке.
Тимоша в который раз задумался о девушке. Она хоть и принимала от него знаки внимания, но взаимностью отвечать не спешила.
«Кто я такой! – подумал парень. – Ей, видать, другой нужен, из купцов или, может, стрелец…»
В лавку зашел покупатель. Тимоша отвесил ему товар, прикинул цену на счетах, из протянутого кошеля отсчитал нужную сумму.
Покупатель, довольный, ушел.
«Э нет, не простой я работник! – вдруг подумал про себя парень. – Почитай приказчик: грамоту и счет разумею. В лавке служить – не в кузнице молотом махать. Товары надо уметь ведать как лучше продать: где уступить, а где норов показать. Дай срок, буду купцом, – решил Тимоша, – вот тогда и сам к ней посватаюсь. Только это будет не скоро, дождется ли Феклуша? – вздохнул парень-работник.
Торговлишка по причине лихого времени шла не очень. Люди деньги все больше в землю прятали, в лавку ходили только по большой надобности. Доходы у Аграфены от такой торговли были невелики, а у работника Тимоши и того меньше. Вот незадача какая…
В тот день Аграфена, устав от домашних дел, только к обеду вспомнила, что обещала сходить к воеводе и явить на разбойника. Приказная изба после дневной трапезы посетителей не принимала, полагалось часок-другой поспать-отдохнуть и, подведя итоги за день, расходиться по домам.
Пришлось направляться в приказную избу на другой день с утра.
– Челом бить хочешь, жонка? – спросил подъячий Ларион, доставая бумагу для письма. – Что принесла за работу? Показывай, не скупись!
– Да что принесла – ничто… Явка у меня на разбойного человека.
Она пересказала, что знала об укусах на теле Гришки Мокрого. Подьячий записал.
Аграфена не уходила, ей очень хотелось спросить начального человека о том, что говорила соседка Матрена насчет казны и всего остального.
– Послушай, парень, дело у меня до самых начальных людей.
– А чем я плох? – ехидно спросил подъячий.
– Чином не вышел, – отчего-то не сдержалась Аграфена.
– Я человек государев, могу и обидеться, – покачал головой подъячий, – а за обиду пеня полагается, тем более что по службе обида. Обида – это дело государево.
Он для значительности поднял кверху указательный палец.
– Ладно тебе, – миролюбиво ответила Аграфена, – я по делу, слушай. Ведомо мне учинилось, будто злые языки слухи пускают о казне златокипящей, будто что в Вологду ее стрельцы привезли и ныне она в амбарах закрыта. Мнится мне, что могут узнать об этом лихие люди и пограбить животы государевы. Надо бы поберечься – елико возможно, караулы усилить. Я своих работников на такое дело могу дать, другие тоже не откажут. Так дело и выправим.
– Ты, баба, в своем уме? – замахал руками подъячий. – Ты кого уму-разуму учишь, воеводу с дьяком?
– Я за дело радею!
– Твое дело маленькое, иди домой, мужу скажи, чтобы выходил тебя вожжами за своеволие. Не пристало жонке государевых мужей учить.
– Так нет у меня дома мужа, в Ярославль ушел, в Ополчение.
– Это другое дело, – смягчился голосом подъячий. – Вижу, что не просто так пришла. Ступай, я на словах по начальным людям насчет слухов все передам.
Подьячий Ларион не обманул Аграфену, доложил дьяку, что приходила баба с посаду, говорила насчет лихих людей. Дьяк выслушал его со вниманием. Он был в городе недавно, порядки, заведенные воеводой Одоевским, ему претили. За все государево имущество он отвечал головой и не мог допустить никакого небрежения к делу.
– Надо же, – думал приказной начальник, – откуда идет слух про злато и каменья? Все делалось в большой тайне, говорили только про мягкую рухлядь. Видать, кто-то прознал! Одно дело меха хранить, другое – драгоценности царские. Если что случись, не сносить ему, Истоме Карташову, головы.
Дьяк почесал бороду, достал из ларца свитки с описью казны и стал читать, время от времени покачивая головой.
На следующий день он с подьячими приехал к амбарам. Страже сказали, что по государеву указу будут добро пересчитывать и опись писать, а чтобы сподручнее было, малыми частями повезут в приказную избу для счета и обратно вернут, как исправятся. Так и вышло. Трудились без малого неделю, все амбары перебрали, всё сочли, лари и подголовники вернули назад и печати для порядку наложили с единорогом.
– Ну, все теперь, каждая мелочь в книгу записана, – облегченно сказал дьяк. – Полный отчет могу дать, что и где лежит.
– Да и нам спокойнее, – согласился караульный сотник-стрелец. – Печать, она сохранность придает и от воровства охраняет.
Глава 3
Через неделю дьяк доложил воеводе и стольнику князю Ивану Одоевскому, что все добро пересчитано и упаковано надежно.
– Береженого Бог бережет, – важно сказал воевода.
– А небереженого тать стережет.
– Тьфу тебе на язык!
– Да я это так, чтобы не сглазить. Всякое бывает, а проговоришь, смотришь – отвело.
– То-то же!
– А что ноне слышно о ляхах? – спросил дьяк Одоевского.
– Князь Пожарский недавно грамоту прислал, что сбираются они всем воинством воевать польских людей, сил достало. Токмо вот берегутся от казацкого воровства.
– А что так?
– Да то, сегодня казаки с ними, а завтра с Ладиславом – глядишь, все и переменится.
– А мы как же?
– Что мы? Пересидим.
Воевода Одоевский снова принял важный и надменный вид.
Дьяк Истома Карташов только хмыкнул. За свою службу видел он немало чванливых и нахальных молодых людей из знатных родов, за душой у которых кроме спеси ничего не было.
Князь Иван тоже был молод, еще недавно, в 1608 году, он служил рындой[15 - Караульный чин с топориком у царского трона.] у царя Василия Шуйского. Теперь, по причине родовитости и военного времени, получил быстрое повышение и отправился воеводой в Вологду.
Служба была князю не в тягость. Город торговый, богатый, много иноземных купцов и заморских товаров. Никто к воеводе без посула[16 - Взятка.] по делу не ходит. Денег и всякого дорогого припасу вдосталь.
Любил князь Иван широкий пир и братчины[17 - Разновидность гуляний с обязательным выпиванием по кругу хмельных напитков из общей ендовы – «братыни».], охоту, бани. Распутные городские девки тоже частенько бывали на воеводском подворье. На службу у него времени оставалось немного: пока суд да дело – уж вечер, а там, глядишь, и стол браный[18 - Буквально: украшенный красивой скатертью с вытканными «браными» узорами.], и скоморохи!
Однажды кто-то – Одоевский, вспоминая это, косился на архиерея – послал князю Пожарскому кляузу про воеводские дела, и вот на тебе! – пришла грамота из Ярославля: с сентября с нового 7121 года в Вологде будет еще один воевода.
С Двины на новую службу в Вологду едет знатный боярин, окольничий[19 - Высокий должностной чин в Московской Руси.] Григорий Борисович Долгоруков Роща. Князь Иван сразу понял: это на замену ему. Кляуза сделала свое дело. Против Долгорукова, опытного воеводы и судьи, Одоевскому тягаться немочно. Окольничих на все Московское государство пятеро, не то что стольников[20 - Должностной чин.].
Григорий Долгоруков стал известен по всему Московскому государству после того, как более года стоял с малой дружиной в Троице-Сергиевой лавре против войска Тушинского Лжедмитрия, оставаясь верным царю Василию Шуйскому. Лавру отряды поляков, казаков и русских воров из Тушинского лагеря взять так и не смогли.
Еще не видя нового воеводу, Одоевский до такой силы невзлюбил его, что только при упоминании имени впадал в ярость. Чтобы дать встревоженной душе роздых, он принялся с новой силой гулять, благо праздники шли в календаре один за другим. Какая уж тут служба!
Новый воевода появился в конце первой сентябрьской седьмицы. Почти месяц добирался он до Вологды. Вместе с Долгоруковым из Холмогор прибыл целый обоз с имуществом и дворовыми служивыми людьми.
Воеводский казенный двор в городе один, и тот занят Одоевским. Хорошо, что на берегу реки, недалече от главного собора, стоят государевы палаты, бывший дворец царя Ивана Васильевича. Дьяк Карташов подумал и предложил новому воеводе временно занять бывший царский дворец. Такой шаг хоть и был весьма вызывающим, но Долгоруков не отказался и въехал в палаты со всеми людьми и скарбом.
Окольничий приказал распаковывать поклажу и три дня после дальней дороги не тревожить. Дьяку Истоме Карташову он велел приготовить отчет по денежным делам, а воеводе Одоевскому – по делам ратным.
Только одного жителя Вологды удостоил посещением в первые дни пребывания боярин Долгоруков. У архиепископа Сильвестра ему надлежало испросить благословения на новой службе. Так завсегда велось со старины: новый воевода ездил к духовным властям и, заручившись поддержкой, начинал вершить дела государевы.
Духовная власть прежде была сильней воеводской, но по причине военного времени воинские начальники настолько укрепили свое положение, что иные стали считать себя выше епископов. Князья церкви были недовольны: слыхано ли дело! Но ратная сила была в руках воевод, священству оставалось только влиять на их дела словом и грозить, в случае чего, божьей карой.
Сильвестр принял знаменитого воеводу ласково. Он был наслышан о его героическом прошлом. До вологодского служения, еще будучи епископом Корельским, во время войны со шведами Сильвестр тоже сидел в осаде и едва не попал в плен. Он гордился этим, считал, что знает не хуже иного воеводы, как защитить город от нападения недругов. Архиепископ понимал, что здесь на посту воинского начальника нужна сильная рука, не чета пьянице Ваньке Одоевскому.
Дьяк Истома Захарьевич Карташов был мужик тертый, в приказных делах знал толк, понимал: главное – это вовремя доложить наверх, чтобы там приняли решение или хотя бы дали указание насчет дела, иначе, не ровен черед, сам окажешься виноват.
За плечами у него была служба в различных Московских разрядах, куда он попал еще при царе Дмитрии Ивановиче, том самом первом Лжедмитрии, и где сумел зарекомендовать себя надежным и исполнительным служакой. Дьячья должность в Вологде была для него не только ответственным постом, но и своеобразной ступенькой в карьере. В случае успеха Ополчения ему виделась прямая дорога в Москву руководить каким-либо приказом. Поэтому в Вологде дьяк правил службу с великим радением и тщанием, стараясь, чтобы все доходные статьи были исполнены, «как бы государевой казне прибыльнее было».
Его не смущало, что все вологодские доходы поступали не избранному царю, королевичу Владиславу, а его противникам, ярославскому «Совету всея земли». С кем городская власть, тот и радетель за государственные интересы.
Через его приказную избу широким потоком шли разнообразные дела, которые дьяк расписывал по принадлежности к решению. Все, что касалось хозяйства, правил сам, военные вопросы докладывал воеводе. Часто бывало, что податели челобитных обращались не по адресу: им бы к архиерею идти, а они сюда, в приказную избу. Поэтому часть явок отписывалась для решения в другие места. Уже тогда бюрократия в Московском государстве имела большую силу, и назначение дьяков, как и воевод, было вопросом политическим. Среди разбора разных жалоб и ходатайств Карташов обратил внимание на явку одной посадской жонки. Подьячий Ларион доложил дьяку о приходе беспокойной бабы, которой то ли привиделось, то ли приснилось, что град Вологда в опасности.
«У бабы муж в ополчении, одна тянет дом, вот и помутилась разумом слегка, – думал дьяк. – Ну с чего опасаться? Вологда надежно прикрыта Ярославлем, мимо никто не пройдет – не то что с войском, даже с малым отрядом.
Воевод в городе теперь двое – оба князья, люди знатные, в ратном деле искусные. Новый воевода, правда, только приехал, обустраивается и в дела пока не вникает. Шутка ли, сменить место жительства!
Воевода Одоевский тоже пока остается при должности, ждет приказаний от «Совета всея земли» о месте дальнейшей службы.
Городовая караульная служба при нем была поставлена не лучшим образом. Ратных людей осталось мало, и те, по примеру воеводы, радения особого, рвения в службе не имели, нередко бывали на страже под хмельком и даже отлучались с постов домой к женам на часок-другой. Что может случиться? В городе тишина, а с мелкими воришками и местными татями справлялись и такими силами.
Дьяк Карташов, озаботившись слухами о лихих людях и опасности для государевой казны, решил доложить обо всем новому воеводе.
«Надо организовать осмотр всему городовому делу, – думал он, – торопить воеводу Григория Борисовича, чтобы не мешкал и принимал меры, если какая неуправка сыщется».
Дьяк мысленно оценил обстановку:
«Стены в городе надежны, царь Иван Васильевич строил на века, потому как видел Вологду своей северной опричной крепостью. Если бы не оказия с этой плинфой, был бы и дальше город у царя в почете. Да что плинфа – сами вологодские виноваты: сказано строить городскую стену с поспешанием, так нечего было праздновать и государя гневить».
Карташов вспомнил старую историю о том, как царь Иван Грозный неожиданно приехал на Вологду, чтобы воочию лицезреть строительство крепости. Вместо этого увидел шумное гульбище по случаю престольного праздника. Царь осерчал, повелел всех силой вытаскивать, кого со службы церковной, кого уже из-за столов, и гнать на работы прямо в праздничном одеянии. Вологодские жители были недовольны. С тех пор и поговорка завелась: «на словах как по маслу, а на деле, как в Вологде», то есть когда слово и дело расходятся.
Царь повелел тех, кто противился работам, доставлять на допрос. Схватили нескольких, в основном хмельных. Суд был недолгим. На берегу реки воздвигли виселицу, прямо у нового собора, и всех повесили. Немного, человек около десятка: простых плотников и каменщиков, в назидание другим. Место это с тех пор в городе «виселками» зовут.
Расправа помогла, строительство стен пошло быстрее. Но только вот незадача: когда царь Иван приехал сызнова в Вологду и вошел в новую церковь осмотреть внутреннее пространство, откуда-то сверху упала плинфа – кирпич большемерный, прямо царю под ноги. Разлетелась на части и кусочком малым будто бы задела царскую голову.
Что тут началось! Царь осерчал так, что больше в Вологду – ни ногой. А без государева пригляду крепостное строение вскоре свернули. Часть стены осталась каменной, часть доложили по-быстрому, из бревен. С тем и продолжили жить дальше.
Собор государь приказал срыть, трое суток лучшие люди во главе с епископом молили на коленях о милости. Простил государь вологодских жителей, поначалу собор освящать не велел, но потом через год оттаял и разрешил закончить дело освящением. Новый собор был освящен в честь Софии Премудрости Божьей, память которой бывала в день Успенья Божьей матери. Так вологодская София получила и другое имя – Успенский собор.
Деревянная крепость за время после царя Ивана Васильевича слегка обветшала, но при должном уходе могла бы служить еще многие годы.
С этой мыслью дьяк и отправился к воеводе Долгорукову на доклад. Военные дела его не касались, но сохранность казны напрямую зависела от городовой охраны, а значит, дело было и его тоже.
Воевода Григорий Борисович Долгоруков только что отобедал и был в приподнятом настроении. Дьяк доложил ему обо всех важных делах и в конце рассказал о городских слухах и о том, что поведала подьячему Лариону Аграфена Соколова.
– Ты что, борода, глупой бабе поверил? – удивился Долгоруков. – С каких это пор у нас жонки будут советы начальным людям давать?
– Не поверил, а слова ее передаю, ты, князь Григорий, ратным делом заведуешь, тебе и решать.
– Что мне решать?
– Давать какой ход делу или нет.
– Так нет дела: всякий сон дурной если до обеда рассказать, то не сбудется. Когда баба приходила?
– Да, кажись, третьего дня утром.
– Ну вот и все, забудь! Мне много лет ежедень докладывают, кто где что говорил. Если всякому слуху верить, ума лишишься…
– Мое дело передать.
Воевода Долгоруков вдруг нахмурился:
– Ваньке Одоевскому передай, вдруг напугается. Вижу, он совсем перестал о службе радеть, а ведь городовое оборонное дело – его.
Воевода Долгоруков привстал из-за стола.
– Меня слухами пугать не надо, мы пуганые. Меня царь Борис пугал – не напугал, паны Сапега с Лисовским порезать на кусочки обещали, да свое слово сдержать не смогли, руки коротки оказались. Но в одном ты прав, дьяче! Осмотр городовому делу надлежит учинить без промедления. Пойди к воеводе Одоевскому, скажи, что завтра будем смотреть укрепления. Чтобы с утра был трезв, иначе не миновать ему моего гнева.
Дьяк согласно поклонился.
На другой день оба князя – новый воевода Григорий Долгоруков вместе со вторым, Иваном Одоевским, и свитой – неожиданно для многих вдруг решили проверить караулы и укрепления города.
Начали с западной стены, что выходила на Верхний посад. Тут городские стены были деревянными. Перед ними располагался широкий и довольно глубокий ров, заполненный водой. Единственные проезжие ворота вели на Верхний посад, других путей войти в город конному отряду с этой стороны не было. На воротах скучали стражники.
– Здорово, православные! – крикнул им воевода Долгоруков. – Как служба?
– Служба не дружба, задаром не бывает, – отвечали ему караульные. – Как платят, так и служим.
– Молодцы, – крикнул им Долгоруков, – жалованье даем без задержки, но и службу вам править тоже с радением великим надлежит.
– Порадеем, государь-воевода.
Проверяющие поехали вдоль внутренних стен дальше, против солнца.
– Сколько всего в городе стрельцов? – спросил Долгоруков князя Одоевского.
– Около двух сотен, если всех купно счесть, но на охране в городе едва ли полусотня будет, остальные кто где.
– Полусотня при таких стенах – это сила, – уверенно сказал Долгоруков. – В Сергиевой лавре, когда мы в осаде сидели, против каждого приходилось до пяти ляхов, и стрельцов среди осадных сидельцев едва ли четверть была, остальные – монахи и пришлый люд. Но раз приперло, взялись за оружие все, кто мог и не мог, и выстояли.
– Сказывают, в осаде вы с голоду крыс ели? – спросил князь Одоевский.
– Это ляхи слухи пускали. До крыс не дошло, а вот собак и кошек в Лавре, почитай, не осталось. Не могу сказать, что видел, как ели похлебку из кота-мяуки, но могло быть и такое: голод не тетка.
– Так и до человечины недолго? – осторожно предположил Одоевский.
– Ляхи поэтому на приступ и не ходили – боялись, что изловят их монахи, освежуют и сварят в чане, – озорно усмехнувшись, ответил Долгоруков.
Свита захохотала.
За два часа воеводы осмотрели все городские укрепления. Долгоруков остался доволен: стены крепки, с налету не взять, а в осаде малыми силами и подавно. Вся опасность от нападения – тем, кто живет на посадах. Нет им защиты от врага. Но так было во всех городах: и в Москве, и в Смоленске, и в Калуге – посады гибли всегда, но, как правило, быстро отстраивались.
После обеда Долгоруков судил грабителя Гришку Мокрого. Суд был скорый и правый, воевода повелел взыскать на Мокром рубль за украденное и рубль за обиду. За грабеж Мокрого заточили в острог, надев на шею деревянную колоду. В таком виде он должен был сидеть, пока не покроет пострадавшей бабе убытки. И еще воевода велел выпороть Гришку кнутом – так, чтобы впредь неповадно было грабить.
– Крут новой-то воевода! – одобрительно шептались в городе. – И поделом, нечего его, татя, жалеть: сегодня на бабу напал, завтра топор или, еще того хуже, меч возьмет и на большую дорогу пойдет. А тут, глядишь, и побоится: в другой-то раз с таковым судьей не сносить ему головы.
Матрена Мологина, узнав о наказании Гришки Мокрого, пришла к Соколовым благодарить:
– Не думала я, что ты пойдешь являть на супостата.
– Почему, ты же сама просила.
– Что такое «просила»… Мы часто просим о чем-либо, да не часто нам помогают, даже словом добрым.
– Скажешь тоже, у нас так не заведено, обещала – делай.
– Честная ты, Аграфена, – довольно сказал Мологина, – всем бы такими быть, стало б легче жить-поживать.
К Соколовой подошла сенная девушка Феклуша.
– Я все что велели сделала. Малой наелся каши и спит, думаю, до вечера. Дозволь мне к старцу сходить? – спросила она хозяйку.
– Пойди, послушай что говорит, потом расскажешь.
Феклуша поклонилась и убежала со двора.
– Куда это она ходит? – спросила Мологина.
– Да к старцу Галактиону.
– Который отшельник?
– К нему самому.
– Смотри, научит он девку плохому.
– Отчего же?
– Да против власти он говорит.
– Лжешь?
– Вот тебе крест святой! Мне муж рассказывал: пришел Галактион к избранным людям, веригами гремит, говорит громким голосом – ставьте мне во дворе у келейки церковь, чтобы я мог, не выходя за ворота, молиться о спасении града Вологды. А ему говорят в ответ: рядом у тебя церковь Екатерины, пять десятков шагов шагнуть – и там. Молись на здоровье. Нет, говорит, надо новую церковь во имя Пресвятой Богородицы, чтобы город от беды защитила.
– Совсем из ума старик выжил. Отказали ему избранные головы, и правильно. Кликуша он.
– Не знаю, – покачала головой Аграфена, – мне о нем другое говорили.
– Посмотрим, – ответила Матрена Мологина и пошла домой. – Благодарствую за явку на разбойника, – крикнула еще раз от калитки.
– Помогай Бог, – ответила Аграфена.
Она вдруг начала сомневаться, правильно ли делает, разрешая Феклуше общаться со старцем.
«Ужо вернется домой, уж я ее обо всем расспрошу», – решила Соколова.
Глава 4
Феклуша, выбежав из ворот дома, направилась на окраину города в Нижний посад. Там, на берегу невеликой речки Содемы, в стороне от городской застройки жил старец Галактион, монах-отшельник. Сколько ему было лет, никто не знал. Старец стяжал в городе славу человека гордого и бескорыстного: жил чем придется, ни на что не роптал, зимой и летом ходил в длинной холщовой рубахе, гремел железными оковами.
Девушка прошла вдоль городской стены, миновала речку Золотицу и выбралась на Нижний посад. Ее путь проходил мимо городских усадеб, каждая из которых была похожа на маленькую крепость с остроконечным тыном, чтобы не смогли забраться воры. На заостренных концах бревен вполне мирно кверху дном болталась глиняная посуда, висели всякие вещи, которые необходимо высушить, не занося в дом.
Настроение у Феклуши было превосходное. Хозяйка, Аграфена Соколова, к ней всегда добра – не бранит, как хозяева других сенных девок; если надо пожурить, скажет строго, но без обид, как старшая сестра младшей. А как же иначе, росли-то они вместе в одном доме, хоть и в разных клетях. Аграфена в светлице, Феклуша в кутном углу у печки.
К старцу Галактиону в первый раз Феклушу тоже послала Аграфена, вскоре после того, как Иван Соколов отбыл в Ярославль. Велела передать дары, чтобы помолился отшельник за ратников. Галактион ничего кроме хлеба не взял, сказал, что и так молится о воинах денно и нощно.
Девушка было хотела идти назад, но старец ее задержал, стал расспрашивать – сначала про Соколовых, потом про нее саму. Феклуша рассказала ему как есть, что отца-матери своих не знает, с малолетства жила у родителей Аграфены в услужении, а потом перешла к ней – присматривать за малышом и помогать по хозяйству.
– Сколько тебе годочков, девонька? – спросил тогда старец.
– Семнадцать, – отвечала Феклуша.
– Как и моей дочке, – вздохнув, заметил отшельник.
– А разве у монахов бывают дети? – удивилась сенная девушка.
– А я не всегда был монахом, – вдруг вскинул брови Галактион, – была и у меня семья: жена-красавица, дочурка-забава. Теперь нет ничего. Жена в молодых годах заболела и в одночасье померла. Я тогда был далече от Вологды, не знал ничего. Вернулся – ни кола ни двора. Соседи сказали, что дочурку повез на воспитание в Горицкий монастырь на Шексне один заезжий купец, да, видно, не довез. Я, когда вернулся, обошел все обители, не нашел своей кровиночки. Не знаю, жива или нет. Если жива, ей, как и тебе сейчас, семнадцать лет.
– Я тоже, старче, своих родителей не знаю, с малолетства по добрым людям живу. Но жаловаться грех, обид мне никто не чинит.
– Мир не без добрый людей, может, и мою Аленку не обижают.
Феклуше показалось, что на глазах Галактиона она увидела слезы.
– А знаешь что, – вдруг сказал отшельник, – ты заходи ко мне как сможешь, проведывай старика. Я буду говорить с тобой, а думать, что с дочкой своей беседы веду. И тебе польза, и мне отрада.
– Хорошо, старче, я буду заходить к тебе, если хозяйка отпустит.
– Отпустит, она жонка совестливая, молва о Соколовых идет добрая. Только знаешь что, ты меня не зови больше старцем.
– А как же звать-то?
– Зови просто: батюшка, как духовного отца.
– Хорошо, батюшка, мне тоже так сподручнее. Единокровного отца у меня нет, так будет духовный.
Феклуша весело рассмеялась.
Она вернулась домой, все рассказала Аграфене, особенно как молится Галактион за всех воинов русских и какая добрая молва идет в городе о семействе Соколовых. Хозяйка была довольна.
– Ты, Феклуша, старца-то проведывай почаще, он плохому не научит, – сказала тогда Аграфена.
С той поры Феклуша стала время от времени захаживать к отшельнику.
Какой же девушке не понравится, когда дарят цветы, пусть и берестяные; главное, что от души. Феклуше тоже был приятен подарок работника Тимоши. Она не знала, нравится ей этот парень или нет, просто было радостно получать от него знаки внимания. Втайне девушка мечтала о замужестве. Иван Соколов не раз говорил Феклуше, что сосватает ее за достойного человека и приданое даст.
Вот только работник вряд ли подходил для этого дела. Такой же бедняк, как и она.
Говорят, с милым и в шалаше рай, но это летом, а остальное время что – горе горевать в нужде и холоде? Нет, уж если суждено ей побывать замужем, думала девушка, то только за таким, как Иван Соколов: чтобы собой ладен, мастеровит, а если надо, то и воином может стать, защитником.
Если бы посватали ее за такого пригожего молодца да приданое дали, тут бы Феклуша и расцвела. Но разве бывает такое? Вряд ли. Удел таких, как она, искать себе ровню. А значит, Тимоша для нее всем подходит и если посватается, то ерепениться грех – надо давать согласие, а добра наживать придется совместно.
С такими думками она перешагнула порог келейки старца Галактиона.
– Можно к тебе, батюшка? – девушка в ожидании встала на пороге.
– Заходи, голуба моя. С чем пришла, рассказывай, – добродушно приветствовал ее Галактион.
– Исповедаться пришла, тяжело на душе у меня, – негромко начала Феклуша. – Давеча хозяйка в сердцах говорила, что в городе войск мало. Неровен час, враг лютый нападет – не совладать с ним будет. Она даже работников хочет в дозор ставить. Страшно мне.
– Чему быть – не миновать, – ответил Галактион. – С кротостью принимай, дитя, неотвратимое, ибо все в руце[21 - В руке (устар.)] Божией.
– Так будет что или нет?
– Сказано: что будет, то и будет, и град падет, и стены рухнут, и вороны над пепелищем кружить будут, не многие спасутся и станут потом сказывать, как дело было.
– А ты спасешься?
– Да разве ж обо мне речь?
– А я, а наши, Соколовы?
– Говорю же, все в руце Божией! Молиться надо, Господь милостив, вдруг да пошлет избавление. Но молитва до Господа идет долго, если она одна, а если много, то быстрее, так что молитесь все за избавление града Вологды от бедствия.
– Скажи, батюшка, а почему ты себя сковал железами? Я видела, так татей сковывают, чтобы не сбежали, а ты же не тать? – снова спросила Феклуша.
– Христа тоже сковывали, когда на смерть вели, я иду его путем.
– Значит, и тати тоже?
– Глупая ты еще, Феклуша! Разумей: одно дело по своей воле на себя железа наложить, другое – по воеводской. Я веригами спасаюсь, а они тяготятся… Соображаешь?
– Да, смекаю.
– Я, когда помоложе был, с легкостью эти железа носил, а теперь устарел, тяжело бывает и руку поднять.
– Так сними, никто же не велит тяжесть таскать!
– Нельзя, милая, сие есть знак того, что сила духа впереди телесной силы стоит, и даже когда та кончается, то духовная сила всегда остается. А вот если пропала духовная сила, то и человек пропал.
Феклуша ничего не поняла, но согласно кивнула.
– Значит, я буду молиться за спасение града Вологды и всем нашим накажу?
– Молись, дочь моя!
– Ну, раз так, то ладно.
Феклуша помялась, словно бы не решаясь сказать, а потом спросила отшельника:
– Ответь мне, батюшка Галактион. Если человек другому человеку по нраву, но беден он, если вдруг посватает, как быть?
– Замуж собралась, голубка лесная?
– Я не знаю. Работник наш, Тимоша, знаки подает, что нравлюсь я ему. Хозяин мой Иван Соколов обещал найти жениха умного и богатого. Тимоша умом любому не уступит, он грамоте разумеет и денежному счету, в лавке с товаром управляется. Только беден он.
– Бедность не порок, главное, чтобы ума было в достатке, – рассудительно сказал Галактион.
– Ума у него что у князя палат, вот только говорит он слова странные, вводит меня в смущение.
– Чем же, дочь моя? Говори все без утайки!
– На душе у меня от слов его тревога, сомнения одолевают, мочи нет. Тимоша говорит, что есть бог дающий.
– Да! – старец удовлетворенно кивнул головой. – Имя ему – Господь Саваоф, Вседержитель, творец неба и земли, а Исус[22 - До середины XVII в. вторая «и» не употреблялась.] – сын Божий, нас ради, человеков, пошедший на смерть.
– А Тимоша говорит, что имя у него другое.
Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66719436) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
1612 год от Рождества Христова.
2
Мера длины в средневековой Руси; равнялась, по разным данным, 216–284 см.
3
Иване Грозном.
4
Современное название – Золотуха.
5
Налогов.
6
Рухлядь – изначально меха пушных зверей.
7
Инфаркт.
8
Часть государства времен Ивана Грозного, формально не составлявшая личного надела царя. Неоднократно подвергалась разгрому со стороны опричного войска под предлогом борьбы с боярской изменой.
9
Католиков, в основном поляков.
10
Поляки.
11
1612 год от Рождества Христова.
12
Польский король Сигизмунд III Ваза.
13
Владислав Сигизмундович, будущий король Польши Владислав IV.
14
Развал в хозяйстве.
15
Караульный чин с топориком у царского трона.
16
Взятка.
17
Разновидность гуляний с обязательным выпиванием по кругу хмельных напитков из общей ендовы – «братыни».
18
Буквально: украшенный красивой скатертью с вытканными «браными» узорами.
19
Высокий должностной чин в Московской Руси.
20
Должностной чин.
21
В руке (устар.)
22
До середины XVII в. вторая «и» не употреблялась.
Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке
Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения